Минуло столетье. Там, где были топи,
Выросли громады западных утопий.
…………………………………………
На проспекте Невском появились франты,
Из печати вышли первые куранты.
Кумбо сам в то время корректуры правил
И для сочинений образцы оставил,—
Нынче ж заправляют этими делами
Заиджю-Арсеньев и Катков-но-ками.
В десять раз, конечно, менее, чем Едо,
Чуждая для русских, страшная для Шведа,
Стала украшаться невская столица.
Земно поклонилась ей Москва-вдовица,
Продолжая, впрочем, жить по Домострою
(Книга вроде Дзинов, чтимая Москвою),
Чад и домочадцев плеткой обучая,
До седьмого пота напиваясь чая,
Каждую субботу в жарких банях прея,
Фраками гнушаясь и бород не брея.
Да и петербуржец зоркий глаз японца
Не надует фраком тонкого суконца.
Здесь для виду носят, как в Европе, фраки,
А живут, как наши деды в Нагасаки.
Люди всех сословий, звания и сорту,
Как домой приходят — фраки тотчас к черту
И уж не снимают целый день халатов,
Лежа на перинах вроде наших матов.
Так прошел бесследно славный век Петровский…
Впрочем… есть проспект здесь — Каменноостровский,
На проспекте зданье — тех времен затея —
И на оном зданьи надпись: «Ассамблея».
В зданьи этом ночью множество народу,
Данмио, но-ками пьют саки́, как воду,
Как пивали древле предки их славяне;
Там басят тирольки, там ревут цыгане,
Там старик стоягу, сделавшись ребенком,
Шепчет по-французски нежности чухонкам,
Там бушуют немцы, там народ толпами,
Как за диким зверем, следует за нами;
Барства и холопства там видны остатки:
Там всё сохранилось в дивном беспорядке,
Европейски-модном, азиатски-диком,
Как при Кумбо Первом, при Петре Великом!
Наконец-то мы дождались настоящей, не алгебраической гласности!
«Рус<ский> вест<ник>» 1859 г. по делу г. Якушкина
За шум, бывало, так и знают,
Народ на съезжую ведут.
Теперь в журнальную сажают:
Там им расправа, там и суд.
Князь Вяземский
Малютка-гласность как-то раз,
Не оскорбив цензурных правил,
Рассказом поразила нас,
Как был пленен Якушкин Павел.
Малютка милая свой нрав
Не скрыла от суда мирского,
Как должно, Гемпелем назвав
Полициймейстера псковского.
Три года минуло с тех пор:
Уж перешли в века два «Века»,
Промчался «Светоч»-метеор
За ерундою Льва Камбека.
Якушкин издал свой дневник,—
Вдруг о расправе допетровской
Вновь повествует Доминик
(Не ресторатор, а Тарновский).
Судьба обрушилась над ним
За то, что в простодушье грубом
Сказать решился он, что «дым
Вверх, а не вниз идет по трубам».
Таких обид нельзя снести:
Его связать сейчас велели,
Держали десять дней в части,
В тюремном замке две недели.
Малютка милая! Тебе
Якушкин Павел был обязан
Рассказом о своей судьбе,
Хоть и ничем он не был связан.
В части он много вынес мук,
Но, хоть и был в простой поддевке,
Ему не связывали рук
Неблагородные веревки.
Тогда, не тратя лишних слов,
Ты вышла в свет без покрывала,
Назвала прямо древний Псков
И прямо Гемпеля назвала.
Теперь ты скромницей глядишь
И, позабыв о прежнем форсе,
«В одной столице…» — говоришь…
(В Варшаве или в Гельсингфорсе?)
Полковник N… столица Z…
Всё недосказано, всё глухо…
О гласность, гласность! В цвете лет
Ты стала шамкать, как старуха!
Останься ж при своих складах,
Но за былые заблужденья
Надень вериги — и в слезах
Моли у Гемпеля прощенья!
.
How do you do, marquis?
Mylord, je vous salue.
Садитесь!
(В сторону.)
Ну постой!
Merci.
(В сторону.)
Уж насолю!
(Вслух.)
Я рад, милорд, что вам досталася газета.
(встает и кланяется)
Маркиз, позвольте вас благодарить за это.