Суровый Дант не презирал сонета.
«Сонет». Пушкин
«Суровый Дант не презирал сонета» —
Так заверял в былые дни поэт.
Я нахожу весьма разумным это:
Чем заслужил презрение сонет?
Что может быть удобней для поэта,
За каждый стих дающего ответ,
В том обществе, где более уж нет
На прежние стремления ответа?
К стихам своим поэт, конечно б, мог
Прибавить, сверх четырнадцати строк,
Горячую пятнадцатую строчку;
Но, в кандалах гармонии, он сам,
Предупреждая цензора, к стихам,
Как «Гражданин» к реформам, ставит точку.
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
«Чернь». Пушкин
Веселый трезвон по церквам
На всех колокольнях окрестных,—
И «чистые сердцем» во храм
Стремятся в одеждах воскресных.
Отпущены людям грехи!
И только поэт, одиноко,
Творит не молитву — стихи —
В беспраздничной скорби глубокой.
Он видит, как в будничной мгле
Об воздухе, свете, тепле
Идет окаянная битва —
И в бой с торжествующим злом
Кидает сатиру, как гром;
Сатира есть тоже молитва.
Как некогда Дарья застыла
В своем заколдованном сне —
Так образ Снегурочки милой
Теперь представляется мне.
В раздумьи склонилась уныло —
Не знает, что делают с ней.
Мертвящею мощью своей
Над ней распростерся Ярило.
Излила бы в песнях святых
Всю правду для ближних своих…
Ни звука! Душа умирает…
Недвижно сомкнулись уста.
Ни звука! Кругом пустота…
И тает Снегурочка, тает…
Прекрасное — только в добродетели; скверное — только в пороке.
Антисфен (первый циник)
Нравственность как будто бы слово всем известное;
Что ж такое нравственность — мы еще не знаем:
Рубище ль мужицкое, грязное, но честное?
Маска ли, надетая зверем-шелопаем?
Что такое чистое? что такое грязное?
Всё слова известные — но слова без связи.
По болезням общества и леченье разное:
Есть весьма целебные для гангрены грязи.
Против лицемерия, обществу ненужного,
Искренность — картешница люда безоружного.
Если переполнилась в наше время клиника
Русскому противными русскими Тартюфами —
Выпалим в бесстыдников фарсами и буффами
И высоконравственным грубым смехом циника!
Изданну книжицу мной подношу вам, друже.
Аще и не нравен слог — мните, мог быть хуже.
Чтите убо без гневу, меня не кляните:
Невозможно на Руси Беранжерам быти.
И на этих людей,
Государь Пантелей,
Палки ты не жалей
Суковатыя!
Гр. Толстой
Граф Сальяс-Турнемир ополчается.
Пантелеем он, слышь, величается,
Государь Пантелеем-целителем,
Земли русской, российской спасителем
От всей скверны и внешней и внутренней.
Уж как встал Турнемир перед утреней,
Не с крестом, не с честною молитвою,
Как оно надлежит перед битвою,
А за палку схватись суковатую:
«Сам не знаю за что, — бает, — ратую!»
Граф Сальяс-Турнемир,
Государь Пантелей,
Не смеши божий мир,
Сам себя пожалей!
Ох ты, гой еси, ваше сиятельство!
Неприличны в печати ругательства,
И не вырастут травы целебные,
Коль посеешь слова непотребные.
Али речь ты повел с «пугачевцами»?
Аль считаешь читателей овцами?
Как же ты, с воспитанья-то светского,
Речь повел крепостного дворецкого,
Забубенную, слышь, залихватскую
И как быдто б маненько — кабацкую?
Ох ты, гой, граф Сальяс,
Турнемир Пантелей,—
Пощади, сударь, нас
И себя пожалей!
На врага ополчаясь газетного,
Дай нам речь убежденья заветного.
Метким словом поди — переспорь его,
А не фразой актера Григорьева,
Водевильной, отжившей, негодною,
Никогда и не бывшей народною!
Да еще разумей,
Турнемир-Пантелей:
Журналист, убеждающий палкою,
Конкурирует с куклою жалкою,
С деревянною детской игрушкою,
С драчуном балаганным Петрушкою,
А у кукол для споров все данные —